ВЫСОКИЙ МАСТЕР ШТУРМОВЫХ АТАК

Семён Иванович Хархалуп родился в 1909 году. В 1930 году добровольцем вступил в РККА. Служил солдатом в авиационной части. В этом же году вступил в комсомол. Член ВКП(б) с 1933 года. По окончании военной авиационной школы пилотов направлен в Одесский ВО. Служил в Молдавии, был адьютантом эскадрильи, летал на И-153. В мае 1941 года освоил МиГ-3. Участник Великой Отечественной войны с первого дня. Командир эскадрильи 55-го истребительного авиационного полка (20-я смешанная авиационная дивизия, ВВС 2-й армии, Южный фронт).

Для начала - портрет Семёна Хархалупа - каким его запомнил Г.Речкалов:

«Сильнейший лётчик полка. Железный человек. В начале двадцатых годов Хархалуп подростком ушел из дому. Отец не мог прокормить большую семью. Беспризорником скитался Семён по южным городам, попрошайничал, даже воровал. Хархалуп часто называл себя солдатом. И не ради красивого словца. Мальчуганом его приютили артиллеристы. Служил срочную, окончил курсы младшего комсостава. Потом по партийной путёвке попал в авиацию. Нелёгкая жизнь наложила свой отпечаток и на характер и на внешний облик этого человека, простого и мужественного. Мы искренне любили его».

Вот как описывает Речкалов учебные бои накануне войны:

«Над аэродромом кружились серебристые истребители. В «пятачке»-квадрате, обозначенном красными флажками, летчики упражнялись в стрельбе на тренажере-прицеле. Другие взлетали или заходили на посадку. Кое-кто, напряжённо щурясь, наблюдал за пилотажными зонами, где товарищи выполняли полётное задание. Богаткин бодро отрапортовал мне:

- Товарищ командир, самолёт к вылету готов. Разрешите узнать, какое задание?
- Трудное, Афанасий Владимирович. Воздушный бой с Хархалупом. Видел, как он сейчас гонял в зоне Дмитриева?
- Конечно. Красивая карусель!
- Теперь мой черёд.
- Ничего, командир, выдержишь, посмелее только на него нападай, а самолёт не подведёт.

Я не отличался особым честолюбием, но мне совсем не хотелось, чтобы те, кто будет наблюдать с земли за воздушным боем, говорили потом: «И всыпал же ему Хархалуп!»

«Бились» мы долго. Трижды сходились на встречных курсах, и каждый раз каскад умопомрачительных фигур заканчивался тем, что я заходил Хархалупу в хвост, прочно удерживая его самолёт перед носом своей «чайки». Усталый и довольный, я зарулил на стоянку.

Хархалуп считался в полку лучшим пилотом. Именно поэтому лётчики привычно подумали, что новичок проиграл учебный бой. Григорий Речкалов очень обиделся, что товарищи поверили не своим глазам, а устоявшейся репутации Хархалупа. Но не в характере этого лётчика было пользоваться такими вещами. Настоящий ас должен достойно признавать чужую победу и сделать выводы на будущее. Так и вышло.

«В это время на стоянку зарулил «противник». Самолёт сразу обступили. Я стоял поодаль и смотрел на Хархалупа. Даже с открытыми бортами кабина была узковатой для его могучих плеч. С помощью Городецкого он сбросил на землю парашют, стал на сиденье, снял с головы шлем, расчесал пятернёй потные волосы и широко улыбнулся, обнажив крепкие, ослепительно белые зубы. «Таких только на плакатах рисуют» подумал я, любуясь его атлетическим сложением.

-Тетерин! - весело крикнул он стоявшему у крыла круглолицему лейтенанту. - Как это у Козьмы Пруткова говорится о тузах?
- Не во всякой игре туз выигрывает, - глубокомысленно ответил тот, оглаживая большие залысины.
- Вот именно, - подтвердил Хархалуп, подняв указательный палец, и легко соскочил с плоскости:
- В любом деле надо иметь в запасе хоть маленький, да козырь.

Меня всегда подкупала его спокойная немногословность. Вот у кого можно было поучиться рассудительности.

Присев в тени на самолётное колесо, Хархалуп внимательно посмотрел на меня.

- У тебя такой козырь есть, Речкалов. Понимаешь, я тебя и в третьей схватке потерял из виду. В одном и том же положении, понимаешь?

Без этого словечка «понимаешь»  он жить не мог, вставлял его в разговор беспрестанно, как бы подчёркивая особую значимость сказанного.

- Ну, думаю, нет! Теперь старого цыгана не проведёшь.

Летчики засмеялись. Все знали, что он цыган, родом из Молдавии, из-под Котовска. Карие глаза Хархалупа поблескивали.

- Терпеть не могу у себя в хвосте посторонних. А тут - смотрю, Речкалов на меня жмёт откуда-то сверху. И шнуры белые за крыльями, как верёвки, тянутся, а диск винта уже где-то рядом с хвостом блестит, даже страшно стало. Ну, тут, понимаешь, такое меня взяло: «Никогда, думаю, Семен, не случалось такого, чтоб тебе хвост драли». На широком лбу Хархалупа собрались упрямые морщинки. - Скорость за пятьсот, газ до упора. Рванул я ручку на себя сколько было силы. В глазах темно. Потом словно кто кулаком оглушил. Очнулся, в глазах круги: что с самолётом - не пойму. Очки слетели. Думал - Речкалов мне хвост отрубил. Поглядел - хвост на месте, а этот тип, - он кивнул на меня, - опять сзади!

- И вы поддались? - разочарованно спросил Дементьев.

Хархалуп сердито прервал его:

- Это вам не боевыми разворотиками в зоне отделываться.

Лейтенант легко «заводился с полуоборота» и в обиду себя не давал, но на этот раз ничего не ответил и притих. Все знали, что Дементьев избегает пилотажа, отделывается простыми фигурами и панически боится сорваться в штопор.

- А ты небось доволен? - добродушно улыбаясь, спросил меня Хархалуп. - Молодец, хорошо драться будешь! Понимаешь? Ну, что молчишь?
- Если говорить по существу, товарищ старший лейтенант, этот бой никто не выиграл.
- Как же так - никто?
- Видите ли, мне ни разу не удалось поймать вас в прицел. Как же я мог победить? Неужели такая карусель будет и в настоящем бою?
- Нет, Речкалов, зря ты думаешь, что никто в этом бою не выиграл.
- Ты выиграл. И выиграл уже тем, что перехитрил меня. Как я ни выкручивался, ты всё равно настигал меня. Понимаешь? Но как? Вот чего я до сих пор не могу понять».

Вскоре началась гитлеровская агрессия. С первого же дня полк вступил в воздушные бои. Был сбит десяток вражеских самолётов. Но и нашим лётчикам пришлось поминать погибших друзей. Вот в описании Речкалова вечер на четвёртый день войны:

«К столу подошел Хархалуп. Его крупное цыганское лицо было тёмным, хмурым. Грачёв подвинулся. Кто-то протянул наполненный стакан.

- Не большой я любитель спиртного, а сегодня выпью ещё, - принимая стакан, глухо сказал Хархалуп. - Плохо мы воюем, ребята... Неоправданно теряем людей, машины. А почему?
-Не нужно нас по мелочам распылять на всякие пустые вылеты, дёргать поменьше, - заметил Кондратюк.
- Это верно, но главное ли? А главное, по-моему, - побыстрее отказаться от предвоенных привычек. О Карманове слышали? Мой друг...Смерть его немцам так просто не пройдет. - Хархалуп залпом осушил стакан, крякнул, встал из-за стола. - Запомните, товарищи! У лётчика может быть много друзей. Но те, с кем он делит всё - уходит в полёт, смотрит в лицо смерти, - эти должны занимать в его сердце особое место. Цените друзей, доверяйте им, деритесь за них».

Как и положено командиру, Семён Хархалуп внимательно следил за настроением своих подчиненных. Слухи ходили самые противоречивые. Кто-то уверял даже, что немцы разбомбили эшелон с семьями комсостава. Командир эскадрилии подошёл к своей группе и сразу заметил скованность пилотов.

- Ну, что приуныли? Не завтракали ещё?
- Завтрак успеется, - отозвался Грачев.- Скажите, как там дела?

«Там» - это на фронте. Летчики ждали утешительного ответа. Что сказать этим людям, которые так напряженно ловят каждый его взгляд? Они воюют, не жалея себя, теряют товарищей. Из пятнадцати лётчиков в группе осталось теперь только восемь, и ещё неизвестно, кому из этих восьми доведётся увидеть завтрашнее утро. До последней минуты все верили: война будет на вражеской территории, малой кровью. А пока получается наоборот. Хорошо известно, что враг несёт огромные потери, но он ещё яростнее рвется в глубь страны.

Хархалуп твёрдо знал, что существует некая психологическая грань, перейдя которую иные люди могут потерять веру в свои силы. Конечно, не все и не сразу. Но достаточно одной капельке набухнуть и скатиться в противоположном направлении, как по её следу потечет другая. Этого не следует допускать. И это самое трудное. Война есть война. Словесной шелухой, хвалебными гимнами тут не прикроешься. Что им сказать? Чтобы защищали Родину? Это они и сами знают. Чтобы не боялись смерти? Они её боялись, так же как и он. Нет, нужно другое. Он, как командир, обязан не допустить, чтобы отдельные капельки неуверенности превратились в ручей и захлестнули лётчиков, породили ощущение беспомощности перед врагом.

Хархалуп подозвал Городецкого:

- Николай Павлович! Сколько, говоришь, исправных самолетов?
- Товарищ командир, я же докладывал: исправны все восемь, но…
- Так это же сила, друзья! А ну-ка, садитесь поближе. И первым опустился на моторный чехол. Но после первого вылета, - продолжал Городецкий, - все будут неисправными. Нет воздуха. Привезли по одному баллону на звено.
- Присаживайся, душа промасленная, будет воздух. На лицах появились улыбки. Хархалуп смотрел спокойно, уверенно. Взъерошил волосы.
- Мой дед рассказывал - его прадед чистейший был хохол, из-под Полтавы; так он на ворованных лошадях за шведами до самой Румынии гнался. Хотел у шведского короля скакуна прихватить. Да так и осел на всю жизнь в Приднестровье. А вот отец деда - тот уже прожжённый цыган - за Наполеоном скакал чуть ли не до Берлина.
- На чьих же лошадях? - рассмеялся кто-то.
- Конечно, не на собственных!- Хархалуп состроил такую гримасу, что все прыснули.

Неподалёку заработал на полную мощность мотор. Кто-то с дотошной пунктуальностью проверял его работу на всех режимах. Когда гул несколько стих, Хархалуп спокойно продолжал:

- Немцы захватили небольшой плацдарм на нашем берегу. Конечно, пехота турнёт их обратно. Мы же на своих истребителях должны ей помочь. Как, Яша, поможем? - обратился он к маленькому смуглому лётчику.

Вопрос застиг Яшу Мемедова врасплох: слегка растерявшись, он огляделся вокруг - товарищи ждали, что он скажет, и решительно произнес:

- Я, мы все, обязательно поможем наземникам. - Мемедов смущённо улыбнулся. - Гнаться ведь будем за фашистами не на ворованных кобылах, а на своих кровных самолётах.
- Правильно, Яша!
- Молодец!

Угрюмые лица разгладились, оживились. Хархалуп понял: теперь можно о деле.

- Вылетаем через час после взлета первой эскадрильи. Садимся в Белцах. Оттуда будем прикрывать войска. Нагрузка большая: до семи вылетов с боями. Как, выдержите?
- Нам не привыкать... - ответил за всех Грачёв. - Но как фашисты…
- Бить их будем, чтоб чертям тошно стало! А пока давайте подзаправимся. Вот и завтрак.

У Хархалупа после воздушного боя на крыле оказались человеческие мозги. Случай этот, беспримерный в авиации, в первую минуту меня ошеломил. Казалось, такой поступок просто невозможен, да и отважиться на это - значит самому рисковать жизнью. Зачем же рубить плоскостью? Вскоре Речкалов узнал, как сложился этот бой. В левом предкрылке самолета Хархалупа была вмятина. Петя Грачёв, брезгливо потирая руки, рассказывал, как он сам отдирал клок волос и какое-то месиво с крыла. Как это случилось?

- Бой был тяжелый. Сначала «худые», потом две группы «юнкерсов». Викторов звеном и мы с Ротановым закрутились с «мессерами», а Хархалуп набросился на бомберов. Петя рисовал бой красочно, выразительно жестикулировал. Он вновь переживал схватку с четырьмя вражескими истребителями.

- Ну, а Хархалуп? - допытывался Яковлев.
- Прелюбопытнейший случай! - вновь оживился Грачёв. - Семен Иванович нагнал на фрицев страху: одного «юнкерса» зажёг сразу, на второго нацелился. И надо же - в это время пулемёты у него отказали. Он их перезаряжать, а скорость - будь здоров! Фрицы видят - прямо на них «миг» мчится - с перепугу из «юнкерса» засигали вниз - один, другой, третий. Яша своими глазами видел.

Мемедов, ведомый Хархалупа, до сих пор скромно стоял в сторонке и отмалчивался, слушая, что говорят другие.

- Я что, - засмеялся он, - сам за командира струхнул, подумал: таранить решил «юнкерса» , а когда в крыло ему фашист врезался, я даже глаза закрыл.

В своих воспоминания Речкалов подчёркивает, что лётчик-цыган не только подавал пример бесстрашия в бою. Совершив полсотни боевых вылетов, Хархалуп внимательно присматривался ко вражеской тактике. В результате то, к чему в других лётных частях пришли только через год (купив опыт ценой огромных потерь) - его эскадрилья применила на вторую неделю войны.

Семён Хархалуп предложил своим лётчикам эшелонирование в несколько ярусов. Конечно, существовал приказ, который предписывал держаться на строго заданной высоте. Но ведь можно и слегка схитрить?

«Хархалуп вытащил из планшета листок бумаги, быстро набросал боевой порядок группы и показал его всем.

- Вот, друзья, смотрите: запретить этого нам не могут, да я и сам нарушать приказ не буду. Скажут держать высоту две с половиной тысячи метров, - пожалуйста, ни метра больше. Но это только для меня, Мемедова и Дмитриева. А мы летим с вами единой группой, под моим командованием. Следовательно, приказ не нарушаем, хотя Викторов с Лукашевичем и Хмельницким полетят на трёх тысячах метров, а Ротанов - ближе к четырём. Вы же знаете - «мессеры» выше летать не любят. Это первое. Второе - и самое главное. Эшелонируя звенья по высоте, мы будем хорошо видеть друг друга. От этого зависит успех. Третье. Эшелонирование звеньев лишит немцев возможности напалать на нас сверху. К примеру, атакуют немцы мое звено - и тут же попадают под прицел лётчиков Викторова. Захотят напасть на Викторова - сверху ударит пара Ротанова.

Лётчики внимательно разглядывали исчерченный лист бумаги.

- Братва, а здорово придумано! Смотрите - при таком боевом порядке мы ведь совершенно не стеснены маневром. Нижнее звено легко сойдет за «приманку». Верно, а? Ну, теперь держись, «худые»!».

Семёну Хархалупу не довелось увидеть результата своей задумки. Он погиб на девятый день войны. Трудно восстановить обстоятельства этого боя. Речкалов сам не видел гибели своего старшего товарища, а со слов очевидцев следовало, что схватка была неравной. Против трёх наших истребителей было девять "Мессершмиттов-110". Волей случая бой проходил над родным селом С.И. Хархалупа. Сбит он был на глазах односельчан, среди которых была его мать. После войны в молдавском селе Валя Адынко (ныне это Константиновка) был установлен памятник на месте гибели героя.

Навсегда запомнились Георгию Речкалову слова цыгана-лётчика, сказанные накануне гибели: «Войну выиграет не тот, кто на одну силу надеется, а кто умом, духом побогаче. Бьют нас сегодня, а всё равно сдюжим». 

О Семёне Хархалупе писали и другие лётчики. Хотя тот и погиб в самом начале войны, память о его военном мастерстве осталась. Герой Советского Союза В.П.Карпович рассказывает, как умело этот командир осуществлял удары с воздуха по наступающим колоннам немецких войск. Он даже назвал С.И. Хархалупа «высоким мастером штурмовых атак» и «превосходным воздушным бойцом».